Проект изменений в закон о банкротстве рекомендован к рассмотрению на осенней сессии Госдумы
Проект изменений в закон «О несостоятельности (банкротстве)» внесен в Госдуму 17 мая. Эксперты и юристы, занятые в сфере банкротства, в большинстве своем считают законопроект, разработанный Минэкономразвития, весьма прогрессивным по сравнению с действующим законодательством. Однако споров вокруг него достаточно.
О неэффективности существующего в России механизма банкротства говорят едва не столько же, сколько он существует, и постепенно этот механизм защиты интересов предпринимателей и кредиторов даже начал терять популярность. То, что, по данным «Федресурса», в 2020 г. решений о признании компаний банкротами оказалось почти на 20% меньше, чем в 2019 г., можно объяснить связанным с пандемией мораторием. Однако в I квартале 2021 г., когда мораторий уже не действовал, количество таких решений сократилось к аналогичному периоду прошлого года еще на 8%. Причину понять несложно, если учесть, что в 2020 г. был отмечен лишь 31 случай восстановления платежеспособности должника – при более чем 100 000 рассмотренных дел. По данным «Право.ру», за 2019–2020 гг. только в 5% случаев требования кредиторов были удовлетворены в полном объеме, а в 60% они не получили ничего.
«Сейчас большинство кредиторов, если должник объективно мертв, просто фиксируют убытки и не инициируют банкротство. Скорее в этом случае процедура нужна должникам, чтобы не оставаться в долговой яме, и уже они ее инициируют – например, через аффилированных кредиторов», – объясняет партнер BMS Law Firm адвокат Денис Фролов.
Ранее Минэкономразвития указывало, что восстановить платежеспособность и вернуться на рынок удается менее 2% банкротящихся предприятий, тогда как в США этот показатель достигает 30%. По мнению создателей, новая версия законодательства позволит нарастить эту долю до 10%. И законопроект частично повторяет положения 11-й главы американского Кодекса о банкротстве, который иногда называют «международным стандартом». В то же время ряд предложенных в нем новаций вызывают серьезные вопросы и даже сомнения.
Реструктурировать и сохранить
Прежде всего авторы законопроекта декларируют стремление все ускорить и упростить. Действительно, с 2017 по 2020 г., по данным «Сбера», средние сроки банкротства выросли с 28 до 35 месяцев. Одновременно доля удовлетворенных требований кредиторов за этот же срок снизилась с 6,6 до 4,4%. Если рассматривать динамику этих двух показателей как зависимую, то становится вполне понятно, с чем и за что бороться.
В частности, предлагается упразднить такие процедуры, как наблюдение, финансовое оздоровление и внешнее управление как доказавшие свою неэффективность. Вместо этого вводится единый инструмент «реструктуризации долгов», причем обратиться в суд с такой идеей может и кредитор, и должник. Режим реструктуризации позволит компании продолжить работу, поскольку снимает ограничения на распоряжение имуществом должника и приостанавливает большинство имущественных взысканий по исполнительным документам. Также предприятию не будут начисляться пени и неустойки за неисполнение обязательств (кроме текущих платежей), его арендодатели не смогут самостоятельно повышать арендную плату. Наконец, компания сможет отказаться от заключенных ранее договоров, если те угрожают ее существованию. В обмен на это она потеряет право распределять и выплачивать какие-либо доходы. Управление компанией может быть как передано утверждаемому судом антикризисному управляющему, так и оставлено за должником. После чего должен быть разработан план реструктуризации, по итогам выполнения которого компания уже и может быть признана или не признана банкротом.
«У нас есть три процедуры, первая – наблюдение (квазиреабилитационная, по существу, процедура), которое, как правило, в абсолютном большинстве случаев заканчивается введением конкурсного производства, т. е. с началом ликвидационного процесса. По оценкам экспертов, длительность проведения процедур затягивается. Также мы видим две реабилитационные процедуры, которые применяются очень редко и еще реже заканчиваются восстановлением платежеспособности должника», – объяснял необходимость новеллы один из создателей законопроекта, директор департамента корпоративного регулирования Министерства экономического развития Российской Федерации Михаил Бештоев на VII ежегодной конференции «Институт банкротства в России», проведенной «Ведомостями» в сентябре.
И этот момент ни у кого из опрошенных или выступавших на конференции экспертов не вызывает возражений.
«Только кредитная задолженность банков была в 2020 г. реструктурирована на объем примерно в 2,5 раза больший, чем вся реструктуризация в ходе процедуры банкротства. Из чего можно сделать вывод, что востребована процедура такого урегулирования долга, при котором должник или бизнес должника сохраняет существование. Но эта процедура должна быть гибкой. Поскольку жесткие модели текущего финансового оздоровления внешнего управления отталкивают и должника, и кредиторов от использования этой процедуры», – отметил на конференции исполнительный директор службы финансово-экономической информации «Интерфакса», руководитель проекта «Федресурс» Алексей Юхнин.
И действительно, новая версия реструктуризации как минимум обещает новые возможности. «Кредиторы решают оставить прежнее руководство, если они верят, что оно реализует план спасения. Не верят – могут выбрать новый менеджмент, нового директора. Могут предусмотреть систему «двух ключей», или могут передать управление арбитражному управляющему. Можно проводить операции с уставным капиталом, его можно как снизить, так и конвертировать долг в акции. Этого сейчас нет. Плюс у кредиторов опять же есть инструмент – срок. То есть, если есть возможность восстановить за три года, можно [принять план] на три года. Если за четыре – на четыре. Максимальный срок – восемь лет. Сейчас нет механизма, позволяющего на восемь лет ввести какую-то реабилитационную процедуру. Законопроект это позволяет, – говорит управляющий директор, начальник управления принудительного взыскания и банкротства департамента по работе с проблемными активами «Сбера» Евгений Акимов. – Процедура станет короче минимум на шесть месяцев. Упраздняется наблюдение. Да, остается срок на включение требований – четыре месяца. Мы из семи месяцев среднего срока наблюдения отнимаем три месяца. У нас есть примеры процедур, когда установили требования кредиторов очень быстро и потом месяца два-три сидим, ждем в наблюдении, когда срок закончится. А суд просто не может из-за своей нагрузки в этом помочь».
В то же время выигрыш от этих изменений кроме возможного сокращения сроков не всем кажется очевидным. «Существующие сейчас нормы затягивают сроки и не способствуют ни соразмерному удовлетворению требований, ни восстановлению бизнеса. Даже пустые предприятия, у которых нет имущества, ничего, кроме виртуальных документов, банкротятся от года, а то на соблюдение формальностей уходит и по 2–3 года. И все это время продолжает капать вознаграждение арбитражным управляющим, – рассуждает Фролов. – Нововведения делают процесс ближе к институту банкротства физических лиц. Реструктуризация у них составляет не более 10%, остальное – чистое банкротство с ликвидацией долгов. И среди предприятий подавляющее большинство потенциальных банкротов скорее мертво. Полагать, что от изменения процедуры соотношение радикально изменится, вряд ли стоит. Банкротство – это экономический фактор. И реабилитационные процедуры его не изменят. Сейчас эти процедуры просто сложнее и менее удобны».
Есть в новом механизме и новые риски для кредиторов. «Это, во-первых, вероятность нарушения принципа добровольности такой реструктуризации, поскольку все-таки процессом у нас рулят мажоритарные кредиторы. Мы зачастую оказываемся в меньшинстве, и сидеть в реструктуризации и формировать резервы без какого-либо контроля и вообще изначального согласия на такую процедуру нам бы как банку не хотелось. И мы бы старались избегать участия в подобных историях», – рассказала на конференции руководитель направления взыскания задолженности с корпоративных клиентов департамента судебной практики Росбанка Наталья Цепляева. «А если мы говорим о каких-то сложных больших промышленных предприятиях, то я очень плохо представляю, как суд у нас может оценить план реструктуризации. То есть это все равно будет какое-то субъективное мнение. Оспаривать это все долго, сложно, все это должно происходить через судебную экспертизу. А ее прозрачность, назначение экспертов – она у всех практикующих юристов также вызывает вопросы», – добавила она.
Не все продается
Еще один предлагаемый способ ускорить процедуру банкротства и увеличить выручку – изменить механизм торгов ликвидируемым имуществом. По нынешним правилам сначала проводится независимая рыночная оценка, затем объявляется цена аукциона, проходит сбор заявок. Если заявок нет, начальная цена снижается на 10% и процедура полностью повторяется. Если и на этом этапе покупатель не находится, то лот продается «посредством публичного предложения» с поэтапным дальнейшим снижением цены. Вместо этого предлагается режим англо-голландского аукциона, т. е. цена активов по принципу качелей в зависимости от поступивших заявок может на ходу меняться как вверх, так и вниз.
«Таким образом мы решаем одну из основных проблем существующего механизма, когда мы видим значительное число торгов на повышение, которые признаются несостоятельными, что удорожает и удлиняет проведение реабилитационной процедуры банкротства», – объясняет Бештоев.
Эту идею участники дискуссий тоже в целом приветствуют. «Сегодня сроки достаточно длинные. И значительная часть в этих сроках – это торги. Чаще всего это 3–4 торгов, по некоторым категориям должников проходит 7–8 торгов. Мы с вами помним, что каждые торги – это минимум 40–45 дней. Соответственно, влияние значимо», – констатирует Юхнин.
Однако сокращение сроков реализации вовсе не гарантирует рост собственно выручки. «В нынешнем виде торги чрезмерные, неудобные. Новый вариант проще и умнее. И авторы законопроекта полагают, что это принесет больше денег. Но изменить можно сроки, а не стоимость имущества – которое, как правило, никому не нужно, – считает Фролов. – Логика потенциального банкрота – вывести все, что ликвидно. Потому что кредиторы могут не заметить, управляющий поможет скрыть и, наконец, выведенное не всегда удается вернуть. И даже если удается вернуть, аффилированная компания еще может какое-то время на этом зарабатывать. Например, оставить себе три года аренды за здание».
Более того, ускорение продаж может вступать в противоречие с идеей максимального удовлетворения требований кредиторов. «Аукционы я одобряю, прежняя схема затягивала процедуру. Но независимую оценку делают по рынку – а продавать надо срочно, и скидки на это нет. В большинстве случаев активы банкротов выкупают аффилированные компании, уже готовые к такой покупке, или спекулянты, зарабатывающие на неспешной перепродаже, – жалуется арбитражный управляющий Максим Бебенин. – Да, теперь все будет продаваться быстрее. Будет меньше расходов на содержание имущества. Но очень многие могут такие торги оспорить. У вас 500 кредиторов – один недоволен, оспорил, и все тут. А все риски, связанные с ускорением продажи, будут закладываться в дисконты, на покупателя их не повесишь».
Верните триллионы
Отдельная история – предполагаемая судьба самих арбитражных управляющих, которых некоторые эксперты считают непосредственными виновниками состояния отрасли. «Половина всех споров в арбитражных судах так или иначе связана с банкротством. Это все из-за 2% возвращаемого кредиторам имущества? Не кажется это странным? Значит, кто-то бьется за что-то другое. Кто-то теневым образом в этом болоте получает большую часть. Очевидно, скорее всего, это какой-то мажоритарный кредитор или покупатель имущества на торгах. Не может быть по-другому», – рассуждал начальник управления по сопровождению процедур банкротства и взысканию проблемной задолженности «Роснефти» Рустем Мифтахутдинов, выступая на конференции.
«Сколько у нас потеряла здоровая экономика за пять лет? 12 триллионов. Это сколько было списано долгов у кредиторов. Еще одна ужасная цифра: 30% – каждая третья процедура банкротства у нас затянута более двух лет. За последний год эта цифра выросла в 2 раза до 63%. То есть процедура банкротства начинает быть выгодной сама в себе, потому что позволяет использовать те преимущества, которые там есть, в том числе иммунитет от взыскания, – сказал на конференции заместитель руководителя Федеральной налоговой службы Константин Чекмышев. – Арбитражный управляющий должен перестать быть бенефициаром банкротства, он должен стать менеджером процедуры. Понятно, что это никому не нравится. Но мы видим, что процедура банкротства внутри себя становится экономическим проектом, причем не для кредиторов и не для должника, а для тех, кто стоит вокруг этого банкротства. Когда мы видим, что банкроты продолжают вести деятельность пять, шесть, 10 лет, когда рядом с ними организуются прокладки на вывод доходов либо увеличение расходов – вот, наверное, самый ключевой маркер того, что процедура банкротства точно перестала быть тем, на что она нацелена».
Но и сами арбитражные управляющие тоже недовольны: они давно жалуются на нормы оплаты труда, состоящие из фиксированной части и процентов от выручки с продаж имущества. Имущества у банкрота зачастую не оказывается никакого, а фиксированные выплаты не менялись с позапрошлого десятилетия. При этом управляющим приходится платить взносы в СРО, оплачивать страхование ответственности и в ряде случаев нанимать команду специалистов, предпочитающих работать по современным расценкам. Новый законопроект повышает разовые выплаты максимум до 500 000 руб., что, по словам управляющих, в случае многолетнего банкротства крупного предприятия никак не покрывает расходы. Кредиторы могут увеличить текущие выплаты – но только в пределах принятого плана реструктуризации. В то же время процентные выплаты сокращаются, и кредиторы получают право их еще снизить, если посчитают, что управляющий плохо старался.
Управляющие в ответ грозят отрасли дефицитом кадров. «Если сохранится эта негативная тенденция с процентным вознаграждением и в законопроекте не появятся положения, улучшающие часть фиксированного вознаграждения, большинство управляющих просто откажутся от привлечения специалистов, занимающихся активным пополнением конкурсной массы, ведущих сложнейшие споры о привлечении к субсидиарной ответственности контролирующих лиц, – говорит руководитель рабочей группы юристов антикризисной группы «Пилот» Дмитрий Николаенко. – И многие управляющие, оценив риски и поняв отсутствие возможности вести процедуру без привлеченных лиц, просто уйдут из профессии, а другие будут искать альтернативные пути заработка. Все это приведет к негативным последствиям в виде еще большего снижения удовлетворенных требований кредиторов».
Продолжение же работы на таких условиях ведет к злоупотреблениям. «Сейчас вознаграждение составляет 30 000 руб. в месяц плюс процент от удовлетворенных требований – но более 80% процедур кончаются нулем. Понятно, что никто за 30 000 руб. работать не будет. Украсть из процедуры банкротства абсолютно невозможно. У управляющих бывают разве что злоупотребления на уровне нарушения очередности выплат и прочие мелочи. Поэтому для заработка используются альтернативные способы. У большинства управляющих есть вполне сформированная стоимость, работает целая команда. Процесс нередко предполагает подготовку к десятку судебных заседаний в месяц – приходится кого-то нанимать, – рассказывает Фролов из BMS Law Firm. – Кредиторы платят, если хотят получить актив, либо платит должник, который хочет выйти на финансовую свободу. В том числе он может платить, чтобы что-то не нашли компетентные органы. И новый закон эту ситуацию не меняет».
Балльное воображение
Предполагается, что частично от этих злоупотреблений избавит, наверное, самая спорная новация: кредиторы теперь не смогут предлагать суду кандидатуру управляющего, он будет выбираться случайным образом на основании рейтинга с учетом балльной системы оценки их деятельности. В окончательном виде этого порядка еще нет, он только должен быть разработан совместно Минэкономразвития, Минфином и ФНС. Но то, что о нем известно, тоже вызывает массу нареканий.
«Арбитражный управляющий сейчас расстрельная должность. На них жалуются все – от налоговиков до Росреестра. Если управляющий сможет что-то заработать, он заработает, хотя сейчас две удовлетворенные жалобы ведут к дисквалификации – кого вы тут собрались оценками напугать? Так что это не снизит количество злоупотреблений. При этом иногда нужны именно управляющие с особой квалификацией – например, если банкротится что-то из оборонки, а баллы эту разницу не отразят. Но и сейчас никто без опыта на такое не пойдет. Тогда какой смысл в баллах? Точно так же, как с адвокатами: они живут без баллов и формально равны, но все знают, к кому обратиться», – считает Фролов.
Управляющие отмечают, что система позволяет быстро копить баллы на простых делах, в том числе, например, путем банкротства искусственно созданных мелких фирм с единственным кредитором и полным возвратом небольшого кредита. «Система баллов пытается разорвать связь между управляющим и тем, кто его назначил. Но он через месяц-два-три с урезанным вознаграждением все равно найдет, с кем взаимодействовать. Познакомятся, обменяются телефонами, отношения и возникнут. И если можно в чью-то пользу позлоупотреблять – он будет. Однако у управляющего давно уже нет таких возможностей, нет монополии на действия – кредиторы могут сами оспаривать сделки, писать жалобы. Вся информация открыта. У кредиторов примерно столько же полномочий, любой кредитор может нанять юриста, и управляющий будет делать то, что скажут, – уверен Бебенин. – Так что полезность системы баллов неочевидна, при этом она явно ведет к укрупнению рынка и карманным СРО при госкорпорациях и крупных игроках. А потом тот, у кого хорошие баллы, будет получать хорошие проекты. Будет монополизация рынка, и вся идея независимости исчезает».
В итоге оценки реформы банкротства колеблются очень широко. «Законопроект критикуют все. Причем каждый критикует свою часть. Мне кажется, это признак качества, потому что понятно, что в такой конфликтной среде ни одно решение не может устраивать противоборствующие стороны на все 100%. Потому что все эти решения – они действительно являются в итоге балансом противовесов», – полагает Чекмышев.
«Для достижения поставленных создателями законопроекта целей, таких как увеличение доли сохраненных компаний и возвращенных кредиторам денег, нужны экономические рычаги: запрет номинального владения активами, уход от серых схем. Сейчас все, кто занимается серьезным бизнесом, стараются на себя ничего не оформлять – «повесят на меня долги, хоть бизнес сохраню», – считает Фролов. – В мире номинальное владение организовано иначе, и бенефициары видны. Даже наши налоговики за рубежом все могут найти. Если кто-то владеет активами, он должен отчитаться об их происхождении. Но у нас мало заинтересованных в таком подходе. Правоохранительные органы, если имеют задачу, в рамках уголовного дела успешно это делают. Но у кредиторов такой возможности формально нет».