Депутат Госдумы Владимир Кононов вместе с партнерами хотел возродить советские разработки аппаратуры для очистки крови, но даже с мощной финансовой поддержкой государственных «Роснано» и Фонда развития промышленности не смог выстроить эффективную модель продаж уникального устройства — помешали кризис, санкции и неразвитость рынка. Что довело инновационный бизнес до банкротства?
В апреле 2008 года только что избранный президентом Дмитрий Медведев приехал в технопарк в подмосковной Дубне. Там совладелец компании «Трекпор Технолоджи» Владимир Кононов показал ему инновационную разработку — аппарат «Гемофеникс» для плазмафереза, или очистки крови.
Если объяснять просто, в основе системы было многослойное «сито» из полимерных пленок — трековых мембран — с мельчайшими, величиной в пару десятков нанометров, отверстиями. Взятая из вены кровь прокачивалась через аппарат, и крупные кровяные тельца «скатывались» по поверхности мембраны, накапливались в специальном «мешке» и возвращались в вену. При этом жидкая плазма процеживалась через «сито», очищалась от вредных веществ и микробов и — в зависимости от необходимости — либо возвращалась, либо собиралась для использования в фармацевтике. Изобретение позиционировалось как аппарат для лечения атеросклероза, иммунодефицита, аллергии, последствий тяжелых ранений, эффекта сдавливания и других недугов. К тому времени его уже поставляли бригадам МЧС, военным госпиталям и гражданским больницам. Стоил «Гемофеникс» втрое дешевле импортных аналогов и, в отличие от них, мог работать даже в полевых условиях.
Медведев был впечатлен. Одна беда, объясняли президенту: по закону нельзя выпускать массовую продукцию в технико-внедренческих компаниях, таких как «Трекпор», — нужно промышленное производство. Глава государства оперативно дал поручения, чтобы снять этот бюрократический барьер, и уже в 2009 году госкомпания «Роснано» вложила в проект Кононова около 1,3 млрд рублей. Через шесть лет еще 300 млн рублей в «Гемофеникс» инвестировал государственный Фонд развития промышленности.
А в сентябре 2019-го Арбитражный суд Московской области по заявлению налоговиков ввел в «Трекпоре» процедуру банкротства. Кононов винит в случившемся «изменение экономической ситуации и ошибки менеджеров». Дан Медовников, директор Института менеджмента инноваций ВШЭ, отмечает, что у инновационного бизнеса есть один особый риск, «который может перевешивать все остальные, — риск технологической новизны, и его очень сложно предсказать». Что же подвело «Трекпор»?
Прибыльнее торговли оружием
Выпускник Новосибирского электротехнического института Кононов пошел по комсомольской линии. Окончил в 1981 году Высшую комсомольскую школу (ВКШ) в Москве и с началом горбачевских времен создал в Новосибирске хозрасчетный «Фонд молодежных инициатив», имевший право заниматься коммерческой деятельностью. С 1987-го предприимчивый комсомолец работал в ЦК ВЛКСМ. В 1991-м вместе с другим молодым предпринимателем, бывшим секретарем комитета комсомола ВКШ Александром Королевым, зарегистрировал названную по первым слогам их фамилий торгово-посредническую компанию «Конкор». Через два года партнеры перепрофилировали ее в инвестиционно-строительную. Строили апартаменты, спортивно-развлекательные парки, восстанавливали исторические усадьбы.
В медицинский бизнес Кононова привел друг отца, бывший директор новосибирского военного завода «Север» Юрий Тычков, позднее ставший заместителем министра атомной промышленности (Минатома) России. «Сидим как-то втроем, Тычков, Королев и я, за коньячком, — вспоминает Кононов. — И Тычков рассказывает, что был при Союзе проект по очистке крови трековыми мембранами». По конверсионной программе проектом занимался Минатом, «а потом — бах! — перестройка», и колоссальные деньги, брошенные на финансирование исследовательско-конструкторских работ, пропали, рассказывает предприниматель.
Технологию создания трековых мембран открыл в 1970-х легендарный советский физик-ядерщик Георгий Флеров. Он использовал полимерные мембраны как детекторы элементарных частиц. Пробивая мембрану, частица оставляла след, по которому ее опознавали. Кроме того, Флеров заметил побочный эффект: мембраны, «простреленные» разогнанными на ускорителе заряженными частицами и обработанные ультрафиолетом и химическим травлением, становятся уникальными фильтрами.
«Начались аресты счетов, задержки по заработной плате, такой замкнутый круг»
Королев рассказывает, что изначально речь в новом проекте партнеров шла не только об оборудовании для плазмафереза, но и о создании крупного производства по переработке плазмы крови, компоненты которой применяют в фармацевтической промышленности, например, для повышения свертываемости крови у людей, страдающих гемофилией. Миллиграммы некоторых подобных компонентов стоят тысячи долларов. «Это прибыльнее, чем торговля оружием, — рассуждает Королев, — и мы хотели пойти в этот бизнес». В пример он приводит строительство на Вятке завода «Росплазма» по переработке 600 т плазмы в год. Предприятие начинали строить в 2005 году, вложили 7 млрд рублей, а потом заморозили на 12 лет. «За одну процедуру можно получить от донора от 400 до 700 миллилитров плазмы, а чтобы заготовить 600 т [как для «Росплазмы»] требуется миллион процедур, — объясняет Королев. — Для этого нужно в среднем 1,2 млн плазмофильтров, которые и собирались производить в «Трекпоре».
В 1999 году Минатом оценивал стоимость проекта по плазмаферезу в $10-12 млн, а мощность производства, которое должно было запускаться на площадях подчинявшегося Минатому дубнинского завода «Тензор», в 5-7 млн фильтров в год. Аппарат стоил бы $500, заявляли в ведомстве, в то время как импортные, использующие другую технологию, — $3000-3500. Стоимость одного сеанса плазмафереза в обычной поликлинике оценивалась в $50, а, поскольку ожидалось, что пациенты должны проходить цикл процедур три раза в год, курс лечения должен был обходиться в $120-150. Считалось, что рынок обеспечит спрос и на аппараты, и на фильтры, и производство будет высокорентабельным.
Оборонное наследство
Еще в 1980-х по постановлению правительства СССР Минатому, Минздраву и нескольким независимым командам в российских НИИ и на предприятиях, входивших в систему Минатома, было выделено финансирование для разработки отечественной техники по фильтрации крови на основе трековых мембран. Отчеты были радужными, вспоминает Королев, но когда они с Кононовым объехали участников проекта, выяснилось, что особых достижений, кроме отдельных наработок, нет.
Вместе с Тычковым партнеры написали новое техническое задание на конструкцию и собрали всех участников — петербургский Научно-исследовательский институт электрофизической аппаратуры (НИИЭФА), обнинский Физико-энергетический институт и дубнинский завод «Тензор», предложив им создать компанию. В 1997 году зарегистрировали «Трекпор», в котором было восемь учредителей с равными долями. Позднее институты и предприятия Минатома один за другим из проекта вышли, и в учредителях остались только пять физических лиц с долями по 20%: Тычков, Кононов, Королев и два финансовых инвестора, о которых Кононов и Королев не рассказывают.
У завода «Тензор» «Трекпор» купил помещения. Королев говорит, что это был просто недостроенный цех — «стены да песчаный пол». В 1998-м, в разгар кризиса, начали строительство и заказали в лаборатории ядерных проблем Объединенного института ядерных исследований (ОИЯИ) в Дубне циклотрон (ускоритель частиц. — Forbes). В 2001-2002 годах его построили и запустили в отстроенном и реконструированном корпусе. Предприятие получило название Научно-производственный комплекс (НПК) «Альфа». Сегодня ему присвоено имя Юрия Тычкова.
«У «Трекпора» был сертификат соответствия европейским требованиям, но они прозевали его продление»
У бывшего гендиректора «Тензора» Игоря Барсукова иная версия создания «Альфы». Он не согласен с тем, что по программе Минатома советские предприятия ничего не сделали: на «Тензоре», по его словам, еще в то время создавался ускорительно-технологический комплекс для серийного производства трековых мембран и оборудования для плазмафереза. В ленинградском НИИЭФА, продолжает Барсуков, сконструировали для них линейный ускоритель, который начали собирать на заводских площадях, а первые мембраны «настреливали» в дубнинской лаборатории ОИЯИ. По словам Барсукова, на «Тензоре» была и установка для травления, на которой дорабатывали мембраны, но в 1990-х деньги на программу закончились, и эту проблему «взялся решить замминистра Тычков, очень компетентный и влиятельный человек». В итоге наработки «Тензора» передали в «Трекпор», «чтобы они продолжили эту работу», а недостроенный ускоритель разобрали, заключает Барсуков.
Кононов и Королев использование чужих наработок отрицают. По словам Кононова, когда они обсуждали бизнес-план с Тычковым, то рассчитывали, что в создание производства потребуется вложить около $20 млн, «но оказалось побольше — порядка $25 млн». Запустили «Альфу» в 2002 году, а «нормально стали работать в 2003-м», рассказывает Кононов. Накануне, в 2001-м, «Трекпор» запатентовал одну из своих разработок — устройство для проведения одноигольного мембранного плазмафереза.
Ленинградская разработка
Можно ли назвать «Трепкор» первопроходцем плазмафереза с использованием трековых мембран? Еще в 1987 году в Ленинграде ныне покойный конструктор Борис Зеликсон создал научно-производственный центр «Мембранные технологии», одним из направлений которого было производство плазмофильтров. В 1992-м Минздрав дал разрешение на их производство и использование. В 1995-м центр стал самостоятельной компанией «Плазмофильтр». К этому времени команда уже подала заявки на патенты на оборудование для плазмафереза. Нынешний гендиректор компании Борис Басин вспоминает, что в конце 1990-х к ним приезжали руководители «Трекпора», которые предложили сотрудничество и получили от «Плазмофильтра» технологическую документацию. Позднее, говорит он, намерения москвичей изменились: питерцам предложили быть только дистрибуторами «трекпоровской» продукции. В «Плазмофильтре», по словам Басина, отказались и перенесли производство фильтров из Дубны в располагавший собственным циклотроном местный Физико-технический институт. В 2002 году аппарат «Плазмофильтра» уже использовали для оказания помощи пострадавшим на Дубровке, заверяет гендиректор предприятия.
Королев отрицает первенство «Плазмафильтра». «Мы шли параллельно друг другу, — рассказывает он. — Мы приехали посмотреть, что у них за производство, хотели сложить вместе все наработки, но Зеликсон решил работать сам». По его словам, документацию от «Плазмофильтра» они не получали, а, посмотрев производство, увидели, что «это какой-то кооператив» с кустарной сборкой. «Попробовали было» мембраны НИИЭФА, но и те оказались не подходящими по качеству, добавляет партнер Кононова.
«Когда Тычков умер, исчезла поддержка. А [если] пропала поддержка, в конце концов должен наступить крах»
Доктор медицинских наук Валерий Воинов, заведующий отделением эфферентной терапии в Первом Санкт-Петербургском медицинском университете, рассказывает, что Кононов приезжал к нему в клинику в 1998 году и приглашал стать научным руководителем их проекта по медицинской части. Создатели «Трекпора», вспоминает Воинов, «подкупили серьезностью подхода». В то время ученый работал на аппаратуре «Плазмофильтра», а «Трекпор» хотел делать собственный аналог. «Они были намерены в Дубне создать производство с собственным ускорителем для «бомбардировки» мембран, — говорит Воинов. — Там же собирались заняться выпуском аппаратуры, и с самого начала у них была задача масштабного производства».
«Трекпор» вышел на рынок еще до того, как наладил производство первых собственных аппаратов. Как рассказывает Королев, они участвовали в создании благотворительного Морского фонда, благотворители которого по московскому закону освобождались от столичной доли налогов на сумму пожертвования, и закупили сначала два импортных аппарата для плазмафереза, которые передали в 1999 году в Главный клинический госпиталь имени Бурденко. Руководители госпиталя рассказывали тогда, что инициатива обошлась фонду в 2 млн рублей, а пациентами стали ветераны чеченской войны, моряки-подводники, чернобыльцы. Позже, вспоминает Королев, импортные аппараты были заменены на продукцию «Трекпора». Всего в Москве фонд постепенно открыл пять отделений со своими аппаратами.
Специалист по мембранному плазмаферезу, кандидат медицинских наук Сергей Теребов, который в начале 2000-х был прикомандирован к госпиталю Бурденко, рассказывает, что с первыми аппаратами «Трекпора» медики ездили по госпиталям, показывали их действие, а во время второй чеченской войны, в 1999-2000 годах, портативный прибор, который мог применяться едва ли не на поле боя, спас немало жизней. По словам Теребова, широкой публике аппарат «Гемофеникс» первого поколения официально показали в 2004-м на международной выставке «Здравоохранение-2004», и иностранцы, приходившие на стенд «Трекпора», спрашивали: «Откуда это у русских? Как они смогли сделать такое?»
Тогдашний «Гемофеникс» не был предназначен для возвращения очищенной плазмы в организм: ее нужно было заготавливать для переработки либо утилизировать. Но в «Трекпоре» уже начиналась работа над созданием аппарата и фильтров для каскадной плазмофильтрации: первый фильтр должен был разделять кровь, второй — с более мелкими треками от 20 до 70 нанометров — чистить плазму.
Большой инвестор
В конце 2007 года, рассказывает Кононов, когда создавалась «Роснано» и команда Анатолия Чубайса начинала отбор инновационных объектов для инвестирования, у него состоялась встреча с гендиректором госкомпании Леонидом Меламедом. Обсуждали расширение производства «Трекпора» на основе новых, уже готовых разработок в нанодиапазоне. «Было предложено рассмотреть проект и сделать второй, значительно больший по масштабам завод — НПК «Бета» — с новым, более мощным ускорителем, который мог бы делать мембраны второго поколения с диапазоном пор 20-90 нанометров», — вспоминает Кононов.
«Чтобы создать прочный фундамент под ускоритель, в болотистую почву пришлось забить примерно 1200 свай длиной до 22 м»
По словам сооснователя «Трекпора», вместе с партнерами он предлагал «Роснано» купить 49% компании и создать ее «дочку», которая бы строила «Бету». Но «Роснано» настояла на том, что это будет возвратная инвестиция в сам «Трекпор»: предполагалось, что позднее госкомпания продаст свою долю и вернет вложения с прибылью. Стороны договорились в 2008-м, а в 2009-м «Роснано» инвестировала в «Трекпор» 1,29 млрд рублей и получила 49%. По словам Кононова, акционеры вложили в проект еще и 250 млн рублей собственных накоплений. Для реализации «Беты» «Трекпор» создала юрлицо «Нано Каскад».
Представитель «Роснано» отмечает, что проект выглядел очень привлекательно: у «Трекпора» уже был опыт развития технологии, они располагали единственным в России и СНГ собственным промышленным циклотроном для выпуска мембран, было налажено серийное производство запатентованной и сертифицированной техники, имелась работающая дилерская сеть, наконец, продолжалась научно-исследовательская работа по совершенствованию технологии.
Кононов утверждает, что, еще заключая сделку, предупредил «Роснано», что имеющихся денег не хватит, на что в госкомпании якобы ответили, что позже доинвестируют проект.
Удар за ударом
По подсчетам Королева, перед входом «Роснано» в проект выручка «Трекпора» от продаж росла из года в год и составляла в 2007-м около 370 млн рублей. На тот момент компания поставила покупателям примерно 1500 аппаратов, но после кризиса 2008-го объемы бизнеса резко упали, а в 2010-м начался сбой плана строительства «Беты», который в этом году «Трекпор» начал строить на территории ОЭЗ «Дубна».
НПК «Бета» с собственным циклотроном должен был выйти на проектную мощность в 2018 году. Выступая в 2011 году на конференции «Высокие технологии в медицине», Кононов рассказывал, что для его компании специально построен «единственный в мире промышленный ускоритель… коллайдер в миниатюре», который отличается тем, что другие циклотроны работают на науку, а их — поставлен на службу населению «и теперь работает как фабрика». По словам предпринимателя, продукция российской компании успешно конкурировала с такими иностранными системами, как шведская Baxter или американская Haemonetics. Кононов приводил статистику, согласно которой в России около 4 млн пациентов страдали заболеваниями системы кровообращения. Другими словами, рынок был огромен. К тому времени в «Альфе» работало 250 человек. В «Бете» Кононов рассчитывал на 450 специалистов.
Еще одним ударом по компании стала смерть в 2008 году старшего партнера «Трекпора», бывшего замминистра Тычкова. «Когда Тычков умер, исчезла поддержка, — говорит Басин из «Плазмофильтра». — А [если] пропала поддержка, в конце концов должен был наступить крах». Бывший гендиректор «Тензора» Игорь Барсуков согласен: «Я не уверен, повлияло это ключевым образом или не ключевым, но поддержку они потеряли».
Впрочем, в самом «Трекпоре» основной причиной сбоя считают кризис. Королев рассказывает, что оценка пакета акций, приобретаемого «Роснано», рассчитывалась из того, что до появления госкомпании в проекте акционеры вложили в него, если считать нарастающим итогом, 1,7 млрд рублей (с учетом интеллектуальной собственности). Вместе с взносом «Роснано» получалась сумма в 3 млрд рублей. Но только создание нового циклотрона обошлось в $12,5 млн, и когда Чубайс спрашивал, почему партнеры «считают в валюте», те отвечали, что доля импортных комплектующих в устройстве — 70%, а контракты предприятия с ОИЯИ как международной организацией были хоть и в рублях, но по курсу доллара на день оплаты.
«В 95% случаев дело заканчивается ликвидацией юрлица. В случае с «Трекпором» восстановление маловероятно»
Когда в 2008 году «Роснано» решилась инвестировать, курс американской валюты был около 24 рублей. А пока шли различные экспертизы, получалось разрешение ФАС, показатель подрос уже почти до 32 рублей. «Нам предложили оформить заявку на дополнительное финансирование, — вспоминает Королев, — но мы и представить не могли, что за это время внутренние регламенты «Роснано» так изменятся, что дофинансировать проект станет невозможно».
Кроме этого, по проекту ударила инфляция: в годы строительства «Беты» она составляла от 13% в 2008 году до 11,3% в 2014-м, а значит, росла стоимость стройматериалов.
В 2013 году корпус НПК «Бета» был построен, а в 2015-м был сдан в эксплуатацию мощный циклотрон DC-110, созданный в лаборатории ядерных реакций ОИЯИ (ЛЯР). Директор ЛЯР Сергей Дмитриев рассказывает, что его команда «создала специализированный ускоритель, лучший в мире в своем классе, и «Нано Каскад» полностью его оплатила». При этом, по словам Дмитриева, в целом НПК «Бета» к работе был не готов: не было оборудования для обработки мембран. «А кроме того, они не нашли инвесторов для завершения проекта», — добавляет ученый.
Требуется инвестор
Новых инвесторов искали по всему свету. В 2012 году в Дубну приехал президент испанской «дочки» Международной финансовой корпорации (IFC) и глава испанской компании Mondragon Corporacion Cooperativa, которые заинтересовались «Трекпором». Ставший к этому времени депутатом Госдумы от «Единой России» и первым заместителем председателя комитета по науке и наукоемким технологиям Кононов (после избрания он, по собственным словам, передал все активы в доверительное управление) показывал гостям «Альфы» и строящееся здание НПК «Бета». А вскоре руководство «Трекпора» отправилось в Испанию. На переговорах речь шла об испанских инвестициях в размере €60-65 млн. Однако было одно препятствие: испанская сторона, объяснял тогда Кононов, хотела сотрудничать, но на территории своей страны, а «Трекпор» настаивал на развитии производства сначала в России, а уж потом готов был обсуждать и дополнительные сборочные мощности за рубежом. В итоге сотрудничество не сложилось. На запрос Forbes несостоявшиеся партнеры «Трекпора» из Испании не ответили.
Теперь Кононов заявляет, что в действительности участвовавшие в переговорах испанцы оказались «аферистами». «Мы, когда разобрались, прекратили с ними отношения», — заверяет предприниматель. По его словам, «Трекпор» при этом успешно продавал свою продукцию за рубеж, но «никакого отношения к продвижению оборудования иностранцы не имели».
Были еще и потенциальные словенские инвесторы, которые даже зарегистрировали в России компанию для сотрудничества с «Трекпором» и выкупа пакета акций «Роснано», но когда дело подошло к первому траншу инвестиций, все остановилось из-за санкций.
В 2010-е годы «Трекпор» предпринял попытку расшириться и в смежные технологии. Еще в 2012 году Кононов участвовал в закладке в Твери первого камня на строительстве диализного центра немецкой фирмы Fresenius Medical Care, предназначенном для гемодиализа — внепочечного очищения крови при острой и хронической почечной недостаточности. Fresenius и «Трекпор» владели долями в совместном предприятии «Фрерус» (75% на 25% соответственно), которое спустя два года объявило, что вложит 1,3 млрд рублей в НПК «Гамма» по разработке и производству капиллярных фильтров и оборудования для гемодиализа.
Заместитель гендиректора особой экономической зоны (ОЭЗ) «Дубна» Сергей Писарев рассказывает, что это «Трекпор» привел Fresenius в ОЭЗ: «Позвали, показали, даже начали вместе, но теперь — на финальной стадии — это не их проект». Кононов подтверждает, что это он и его партнеры пригласили немецкую компанию в Дубну.
Гендиректор Fresenius Medical Care в России Алексей Мягков уточняет, что вариант использования разработок «Трекпора» в их деятельности «не рассматривался, потому что это совершенно разные типы мембран». По его словам, Fresenius сотрудничала с «Конкором» как с подрядчиком: стороны вместе строили несколько центров в регионах, в том числе НПК «Гамма» в Дубне, но «в какой-то момент «Конкор» стал банкротом (в 2016 году. — Forbes), и им пришлось уйти из партнерства».
По версии Кононова, партнеры почти год строили «Гамму» за свои деньги, брали кредиты для пополнения кассового разрыва, но резкий скачок курсов валют в 2014-2015 годах привел к тому, что Fresenius приостановил строительство, и российские инвесторы вышли из проекта.
Сбой на производстве
Мировой рынок оборудования для плазмафереза казался в то время перспективным. В 2013 году, говорилось на сайте научно-производственного кластера в Дубне, емкость рынка фильтровальных элементов для плазмафереза и заготовки крови составляла в России $200 млн, а объем услуг каскадного плазмафереза был «пренебрежимо мал». В том числе из-за высокой стоимости комплекта расходных материалов. Например, комплект японского производства с дорогими волоконными фильтрами стоил около 15 000 рублей. Комплект «Нано Каскада» же планировалось продавать по 3000 рублей.
«Это прибыльнее, чем торговля оружием, и мы хотели пойти в этот бизнес»
«У «Трекпора» был сертификат соответствия европейским требованиям, — рассказывает бывший научный руководитель компании Воинов, — и оборудование поставлялось во многие страны Европы, но они прозевали его продление».
Королев объясняет, что пока у «Трекпора» был сертификат, оборудование поставлялось в Швейцарию, Францию, Германию и Испанию. После введения в 2014 году санкций за присоединение Крыма европейские власти в 2015-м сертификат отозвали, а на 2016-й у «Трекпора» было законтрактовано к поставке за границу продукции на сумму около 170 млн рублей в валюте, что составляло бы 60% выручки компании.
В 2015 году «Нано Каскад» получил от Фонда развития промышленности Минпромторга заем в 300 млн рублей как компания, выпускающая продукцию для импортозамещения. Но и этот транш государственной поддержки не помог.
Стало сбоить производство «Трекпора». По сведениям их дистрибутора, владельца компании «Медиком-М» Дмитрия Мошкина, в 2018 году продукция временами вообще не выпускалась. С начала 2000-х, когда «Гемофеникс» только был представлен рынку, он подорожал в рублях втрое и стоит теперь 720 000 рублей.
Резкое падение производства заметно и по данным СПАРК: если в 2017 году выручка «Трекпора» составляла 120 млн рублей при чистой прибыли 977 000 рублей, то в 2018-м — 55 млн рублей при убытке 3 млн.
Королев рассказывает, что в 2019 году было произведено 25-30 аппаратов и 60 000 фильтров. Аппарат в рознице стоит в России 720 000-800 000 рублей, а на экспорт поставлялся по €15 000, цена набора фильтров — 2500-3400 рублей, на экспорт — €40 за систему. В России, по словам сооснователя «Трекпора», процедура плазмафереза стоит от 7000 до 15 000 рублей, а в Германии — €800.
Рынок есть, но после 2014 года, вспоминает Королев, многие покупатели начали банкротиться и перестали платить, и это «сразу прилетело бумерангом». «Трекпор», чтобы избежать отключения производства от воды и электроэнергии, исправно оплачивал счета, но наращивал долг по налогам на заработную плату. «Начались аресты счетов, задержки по заработной плате, такой замкнутый круг», — вздыхает предприниматель.
На «Трекпор» посыпались и требования возврата кредитов. Представитель Фонда развития промышленности сообщил Forbes, что организация «ведет работу по возврату займа». «Роснано» уже обратилась в арбитражный суд. С «Нано Каскадом» у госкомпании действовал опцион на выкуп доли, срок действия которого истекал в 2017 году. Выкупить пакет «Трекпор» не смог, и в декабре 2018-го «Роснано» выиграла суд первой инстанции по этому спору. Затем в арбитражные суды стали обращаться налоговики, требующие банкротства «Трекпора» и связанных с ним компаний. Наконец, в сентябре 2019-го по решению суда в «Трекпор Технолоджи» была введена процедура банкротства — наблюдение.
Назначенная судом временный управляющий «Трекпора» Ирина Попова говорит, что, конечно, бывают случаи, когда компании восстанавливают платежеспособность, но это бывает нечасто: «В 95% случаев дело заканчивается реализацией имущества и ликвидацией юридического лица. А в случае с «Трекпором» восстановление маловероятно».
В марте должно состояться собрание кредиторов компании. «Мы отрабатываем несколько вариантов, — говорит Королев. — Нашим спасением может быть подписание плана оздоровления и окончание переговоров с возможным потенциальным инвестором». Инвестора он не называет, но намекает, что это крупная промышленная компания из оборонного комплекса, в котором возобновились конверсионные процессы — выпуск военными предприятиями гражданской продукции.