Реабилитационные процедуры в отношении неплатежеспособных российских компаний существуют в основном на бумаге. Рассчитывать на то, что кредиторы согласятся подождать полтора года внешнего управления, пока предприятие справится с кризисом, не приходится, поэтому, если договоренности и случаются, чаще это происходит в рамках мировых соглашений. Но в основном должнику и кредиторам договориться не удается. О причинах такой ситуации и вариантах выхода из нее “Ъ” рассказали юристы.
Единичные случаи
Бесспорный факт: реабилитационные процедуры в отношении российских организаций применяются крайне редко. «Понятие успешной реабилитационной процедуры у профессионального сообщества отождествляется скорее с вымыслом, мифом или фантазией»,— констатирует партнер BGP Litigation Сергей Лисин. Статистика это подтверждает. По данным «Федресурса», в России доля внешнего управления с 2011 года не превышала 3,4%, а финансового оздоровления — 0,4% годового количества вводимых процедур (без учета наблюдений и мировых соглашений). В последнее время процент реабилитаций все ниже и ниже: в январе—сентябре текущего года на внешнее управление пришлось 1,7% введенных процедур (2,5% за тот же период 2018 года), на финансовое оздоровление — 0,1% (было 0,2%).
«Среди отраслей, в которых доля оздоровительных процедур выше среднего уровня,— сельское хозяйство, добыча полезных ископаемых, энергетика и образование. Все это сферы с относительно небольшим общим количеством банкротств»,— рассказывает руководитель проекта «Федресурс» Алексей Юхнин. Так, в сельхозпредприятиях за 2018 год было введено 33 процедуры внешнего управления против 554 процедур конкурсного производства. В данной отрасли, поясняет господин Юхнин, в силу сезонного характера выпуска продукции кредиторы могут рассчитывать, что должник со временем восстановит свою платежеспособность, поэтому есть смысл отсрочить ликвидацию.
Юристы отмечают, что и введенная реабилитационная процедура не всегда завершается восстановлением платежеспособности должника. По наблюдениям партнера юрфирмы «Кульков, Колотилов и партнеры» Николая Покрышкина, внешнее управление или финансовое оздоровление нередко вводят в тех делах о банкротстве, где большинством голосов кредиторов владеют лица, подконтрольные бенефициарам этого должника. «Конечная задача таких кредиторов-аффилиатов — получить значительную отсрочку в исполнении его обязательств, на это время продолжить получать прибыль от его бизнеса, причем «заводить» ее на другие структуры, и, если получится, успеть найти покупателя для этой истории либо уже в рамках реабилитации вывести оставшиеся активы должника. А раз задача восстановления платежеспособности ни перед кем не стоит, то и заканчивается этим дело исключительно редко»,— указывает господин Покрышкин.
Алексей Юхнин отмечает, что кредиторы чаще соглашаются на мировое соглашение с должником, поскольку эта процедура позволяет более гибко (по сравнению с внешним управлением и финансовым оздоровлением) регулировать взаимные права и обязанности должника, его владельцев и кредиторов. Так, по данным судебного департамента ВС, в 2018 году 939 дел о банкротстве компаний были прекращены в связи с заключением мирового соглашения. Для сравнения: за 2018 год суды ввели 278 процедур внешнего управления и лишь 19 — финансового оздоровления.
Почему так происходит
Причины того, что оздоровления предприятий в России не происходит, все объясняют по-разному. “Ъ” попытался выделить несколько основных, исходя из результатов опроса юристов.
Во-первых, большую часть компаний реабилитировать просто не имеет смысла. «В среднем 40% юрлиц входят в банкротство без имущества, 70% — по итогу ничего не платят кредиторам. Такие компании либо изначально создавались с минимальным капиталом, либо их собственники успели вывести активы до начала банкротного процесса»,— говорит Алексей Юхнин.
Вторая причина кроется в отсутствии запроса у общества и бизнеса, а именно ни должник, ни его кредиторы не заинтересованы в проведении реабилитации. «Даже если удается ввести реабилитационную процедуру, очень часто сами кредиторы способствуют скорейшему банкротству (зачастую просто не удается найти компромисс между должником и кредиторами, в результате все заканчивается прекращением бизнеса через банкротство)»,— признает старший юрист, руководитель группы по банкротствам и поиску активов Baker & McKenzie Павел Новиков. С этим согласен Николай Покрышкин: «Корень почти любой серьезной правовой проблемы лежит в экономике, запросе бизнеса. Ведь реабилитационная процедура — это только механизм, а основная причина его редкого использования не в том, что он «плохо прописан», а в отсутствии потребности у бизнеса, как на стороне должника, так и на стороне кредиторов».
По словам Камбулата Карашева, младшего юриста практики «Сопровождение процедур банкротства» «Лемчик, Крупский и партнеры», руководство потенциальных должников не желает превентивно инициировать процедуру в кризисной ситуации: «Подобное отчасти разумное, отчасти безответственное поведение приводит к тому, что на момент подачи заявления, например, одним из кредиторов бизнес восстановить уже невозможно, однако раннее вмешательство могло бы не допустить перетекания ситуации в безысходную». Николай Покрышкин замечает, что если должник и его владельцы не заинтересованы в реабилитации, то не стоит ожидать такого интереса и от кредиторов. Заинтересованность у кредиторов, по его словам, присутствует только в случае, когда у компании-должника есть «неотчуждаемые» ценности (например, лицензии на добычу полезных ископаемых), поскольку в этом случае само юрлицо обладает значительной ценностью и для его бенефициаров, и для кредиторов, а если будет введен конкурс, то лицензия будет отозвана и проиграют все.
Павел Новиков объясняет, что интерес кредиторов к реабилитации прямо связан с эффективностью процедуры: «Для повышения такой эффективности необходимо работать с первопричинами — выработать механизм по понижению количества контролируемых банкротств, повышению уровня ответственности менеджмента для того, чтобы к процедурам банкротства прибегали не только «пустые» компании, но и лица, претерпевающие временный финансовый кризис». Господин Карашев подтверждает: «Кредиторы рассматривают банкротящихся контрагентов в качестве обузы для своего бизнеса. Проголосовать за внешнее управление значит не получать деньги еще года два, прождав полгода в наблюдении, но у кредитора ведь тоже есть кредиторская задолженность. К моменту завершения реабилитационной процедуры сам кредитор может обанкротиться, и в его банкротстве директора спросят, почему он потакал должнику и не работал надлежащим образом с дебиторкой».
Третья причина скорее психологическая — взаимное недоверие сторон друг к другу. «Отсутствие веры у кредиторов в добросовестность должника, а у должника — в добрые намерения кредиторов также препятствует реабилитациям»,— говорит Алексей Юхнин. «У сторон банкротного процесса нет доверия друг к другу: кредиторы не доверяют должнику, а должник (а точнее, его собственник) так же не верит кредиторам,— соглашается старший партнер КА Delcredere Денис Юров.— А для введения внешнего управления или финансового оздоровления доверие необходимо».
И действительно, уровень взаимной напряженности в банкротных делах иллюстрирует статистика оспаривания сделок и привлечения контролирующих лиц к субсидиарной ответственности: количество таких исков ежегодно растет в среднем на треть, по подсчетам «Федресурса». «Учитывая довольно высокий процент удовлетворения таких исков (30–40%), подозрения кредиторов или управляющих часто оказываются обоснованными, а значит, недобросовестность должников не оставляет им шансов на рассрочку или пролонгацию долга»,— объясняет господин Юхнин. Иногда недоверием все не ограничивается. По словам Алексея Юхнина, кредиторы, недовольные тем фактом, что они ничего не получили, «хотят не просто ликвидировать должника, но и, как это ни банально, отомстить владельцам».
«В нашей банкротной практике мы очень часто вынуждены оспаривать и сделки должников по выводу имущества, и недобросовестные действия отдельных кредиторов, что, конечно же, не способствует росту доверия между участниками дела о банкротстве. За последние годы число таких споров только растет, что, безусловно, отражается на общем восприятии банкротства исключительно как процесса умерщвления компании и растаскивания остатков ее активов. Пока общество будет воспринимать банкротство именно так, не думаю, что мы увидим какие-то сдвиги в сторону более активного использования в банкротстве именно реабилитационных процедур»,— констатирует господин Юров.
С психологией связана и четвертая причина — репутационная, а точнее, отсутствие страха за репутацию компании или бренда из-за банкротства. Николай Покрышкин поясняет, что в РФ юрлицо обычно воспринимается только как некая «фикция», условность: «Как субъект бизнеса воспринимаются обычно лишь конкретные бенефициары, которые могут жонглировать подконтрольными им компаниями, как угодно. Соответственно, и ценность репутации конкретных юрлиц часто оказывается условной. В связи с этим бенефициарам редко бывает интересно вкладывать деньги в восстановление и покрытие долгов своих компаний, проводить реабилитационные процедуры, чтобы в итоге сохранить эти компании на рынке и извлекать выгоду из репутации компании. Ведь реальная репутация — у бизнесменов, а не у их компаний».
Пятой причиной можно назвать стереотип о низких финансовых рисках. «Неприменение и неэффективность реабилитационных процедур связаны в том числе с тем, что инструмент банкротства зачастую используется лицами недобросовестно с целью незаконно уйти от уплаты долгов кредиторам»,— говорит Павел Новиков. При этом традиционно сложилось представление, что банкротство компаний не создает значимых рисков для бенефициаров, продолжает Николай Покрышкин. Бизнесмены, по его словам, часто исходят из того, что даже если имело место отчуждение активов в пользу подконтрольных структур, то при наихудшем сценарии и оспаривании сделок все вернется на круги своя, но хуже не станет. А если повезет, то еще и основные активы удастся сохранить, оставив кредиторов ни с чем. Так почему не попробовать? «Следуя этому стереотипу, многие все еще по инерции предпочитают пытаться «очистить актив от долгов» посредством банкротств и ликвидации компаний довольно топорными методами, не видя значимых рисков для себя лично. Зачем бенефициарам пытаться «вытаскивать» конкретных юрлиц через реабилитационные процедуры, если проще вывести активы и продолжить тот же бизнес под новой вывеской?» — рассказывает господин Покрышкин.
В связи со стремительным развитием практики и ужесточением правил по привлечению контролирующих лиц в 2017 году к субсидиарной ответственности этот стереотип постепенно уходит. «Еще десять лет назад даже юристы воспринимали риск такой ответственности скорее как теоретический. А сегодня это первое, о чем стоит думать разумному бенефициару при решении судьбы дочерней компании, которая близится к банкротству»,— указывает господин Покрышкин.
Ну и в-шестых, это недостатки самого закона. «Реабилитационные процедуры в России абсолютно неработоспособны, и тому виной ряд генетических пороков законодательства о банкротстве. В частности, право собрания кредиторов безапелляционно определять судьбу должника должно быть пересмотрено»,— указывает партнер BGP Litigation Сергей Лисин. По его словам, эта норма на практике приводит к одному результату: создает непреодолимый стимул для должника сохранить все свои активы любыми, даже не всегда законными способами (вывод и сокрытие активов). Кроме того, отмечает старший юрист, руководитель группы по банкротствам и поиску активов Baker & McKenzie Павел Новиков, банкротство в России — это, как правило, процедура прекращения бизнеса, а не защита должников от кредиторов, как, например, в США и ряде других юрисдикций. Существующие реабилитационные процедуры (внешнее управление, финансовое оздоровление, мировое соглашение), по его словам, на практике требуют слишком серьезных усилий со стороны собственников и менеджмента. Кредиторы же вынуждены предоставлять длительные рассрочки по уплате долга, ничего не получая взамен, добавляет Алексей Юхнин.
Что делать
Павел Новиков полагает, что нужно отказаться от наблюдения при введении реабилитационных процедур и в целом упростить процедуры банкротства, снизить расходы и сроки их проведения. «Последовательность и комплексность процедур очень удлиняют и удорожают сам процесс реабилитации, ввиду чего он становится нецелесообразным и обременительным для кредиторов и иных участников. В то же время при наличии у должника активов можно произвести реабилитацию по упрощенной процедуре, исключив излишние траты. В таком случае фактический эффект от реабилитационных процедур был бы приблизительно равен заключению мирового соглашения со всеми кредиторами, но реализация процедуры производилась бы в соответствии с нормативно установленным порядком»,— уточняет он.
По мнению Сергея Лисина, следует дать право суду применять реабилитацию, вопреки позиции кредиторов, если это целесообразно: «Например, в случае работающей компании со штатом сотрудников, необходимым оборудованием, которая платит налоги и имеет лишь временные сложности. Здесь интересы бизнеса, трудового коллектива и государства как получателя налогов должны быть поставлены выше интересов сообщества кредиторов». Также он считает разумным и экономически обоснованным увеличить сроки реабилитационных процедур с текущих полутора до трех-пяти лет.
Государство тоже не слишком активно поддерживает развитие реабилитационных процедур. Законопроект о реструктуризации долгов, дающий защиту от кредиторов, завис после первого чтения, прошедшего еще в 2017 году. Алексей Юхнин напоминает, что ФНС должна голосовать за внешнее управление, если должник является субъектом естественных монополий, стратегическим предприятием либо градообразующей организацией. «Обычным компаниям шанс на финансовое оздоровление дается, только если расплата по налоговым долгам ожидается в течение года»,— поясняет он.
По мнению Алексея Юхнина, государство должно брать на себя инициативу и при появлении первых признаков неблагополучия крупных компаний принимать меры, в том числе сажать должника и кредитора за стол переговоров. «Я не уверен, что сейчас этот госмониторинг налажен должным образом. Крупные компании трудоустраивают значительное количество людей, и их крах может привести к неблагоприятным социальным последствиям»,— отмечает Алексей Юхнин. Руководитель практики «Сопровождение процедур банкротства» «Лемчик, Крупский и партнеры» Давид Кононов тоже убежден, что государству стоит задуматься о косвенном стимулировании кредиторов голосовать за реабилитацию: «К примеру, предоставлять налоговые льготы компаниям, голосующим за финансовое оздоровление своего контрагента, также можно привлечь ВЭБ для финансирования реабилитации под залог имущества должника — из этого могла бы вырасти целая госпрограмма поддержки бизнеса».
Впрочем, Николай Покрышкин считает, что от банкротства не нужно никого спасать: «Главный вопрос — как урезать опции для должников и их бенефициаров по «очистке своих активов» от долгов через контролируемые и преднамеренные банкротства. Если риски бенефициаров будут достаточно значительны, то и распоряжение судьбой активов будет более осторожным, выделение ресурсов для предупреждения банкротства — более вероятным, а «реабилитация» будет с большей вероятностью происходить еще до банкротства»,— рассуждает он.
Тем не менее пока что усиление субсидиарной ответственности не привело к распространению реабилитационных процедур. Статистика показывает, что число претензий к владельцам и руководителям банкротов ежегодно растет и суды все чаще признают их обоснованными, но количество реабилитаций только снижается.
Анна Занина
