Приватизация, вообще говоря, в рыночной экономике — процесс совершенно нормальный, и, казалось бы, любые предложения на этот счет правительства должны быть восприняты обществом без особого интереса. Но у нас не так.
Вся проблема в кредитной истории приватизации. Она далеко не идеальна, и когда мы слышим слово «приватизация», то начинаем нервничать — не сведется ли опять все к обогащению отдельных людей и структур, а общество в целом обеднеет. И просто уверять, что государство все сделает правильно и аккуратно, конечно, недостаточно.
Сначала надо разобраться, зачем мы это хотим сделать. Обычно государство продает объект, которым не умеет управлять, который, соответственно, находится в печальном состоянии и приносит одни убытки. Если это так, то передавать в частные руки можно и по символической цене, пусть и за один рубль.
Но мы имеем другую ситуацию. Власть говорит: у бюджета не хватает доходов, поэтому я хочу продать свою собственность. У простого человека это вызывает сомнение. Ведь если семье не хватает на жизнь, то неправильно продавать холодильник или стиральную машину, лучше подумать, как заработать деньги. Если вы продаете имущество, приносящее доход, то вы теряете доход, причем навсегда.
Второе важное обстоятельство — куда эти деньги пойдут. Нет хуже, если просто затыкать ими финансовые дыры в текущих расходах, это подрывает будущее экономики. На такой шаг можно пойти только от отчаяния. Но я не вижу причин для него. Катастрофы нет.
Другое дело, если на выручку от приватизации какого-то объекта, который приносил доход, строится, к примеру, потрясающий музей или уникальный медицинский центр, — тогда общество ничего не теряет, происходит равноценный размен.
Выход в том, чтобы выручку от приватизации собирать в особом фонде, чтобы все видели, куда она пойдет дальше. Так можно преодолеть недоверие к приватизации в обществе.
Сейчас собираются продать часть пакета «Роснефти». Это — общественное достояние, эффективная нефтяная компания, крупнейший налогоплательщик страны. Значительная часть ее акций принадлежит британской BP. Таким образом, если мы говорим об эффективности, то у «Роснефти» есть внешний независимый и неподкупный контролер. То есть в случае приватизации «Роснефти» речь идет только о том, чтобы получить деньги за акции.
Еще раз подчеркну, что нет никакого табу на приватизацию. Но общество должно понимать, зачем это делается, оно должно от этого выиграть. В чем здесь выигрыш общества?
Есть предложение приватизировать Сбербанк и ВТБ. Эти банки — особые. Там не просто огромное количество частных вкладов, это еще и, по сути, институты развития, которые по поручению государства инвестируют в важные инвестиционные проекты.
Почему люди несут деньги в Сбербанк? Потому что в отличие от других банков он обанкротится только после дефолта России, а это слишком маловероятно. Его надежность незыблема. Его отделения есть везде, где живут люди, даже там, где коммерческий банк свое отделение тут же свернул бы. Или оказывал бы свои услуги значительно дороже. Да, с точки зрения экономической эффективности филиальная сеть Сбербанка избыточна, но она позволяет ему выполнять важнейшую социальную функцию.
Если мы сделаем Сбербанк полностью частным, то это будет уже совсем другая история. Он будет действовать, как обычная коммерческая структура, будет стремиться избавиться от социальной нагрузки. Государство лишится важного инструмента управления, люди во многих местах лишатся доступа к банковским услугам, сам банк неизбежно потеряет в надежности. Сегодня это недопустимо, надо, напротив, все сделать, чтобы максимально обеспечить доверие российского населения к банковской системе. В данном случае — просто не трогать Сбербанк.
На это мне можно возразить, что контрольный пакет останется у государства. А зачем тогда государству продавать акции, расставаться с доходами? Сбербанк ведь даже в нынешних условиях, в отличие от многих частных банков, закончил прошлый год с прибылью.
Есть у Сбербанка проблемы с эффективностью? Наверное, есть, но с точки зрения комфорта рядового клиента Сбербанк сейчас и лет пятнадцать назад несопоставим. Оснований предполагать, что после продажи десяти-двадцати процентов акций этот банк станет еще удобнее, нет.
Вывод. Когда нас перестанет лихорадить, другие крупные активы можно продать, но только не Сбербанк. Это чревато высокими социальными издержками, которые нам совершенно ни к чему.
Здесь, скорее, проблема бюрократическая. До кризиса было объявлено, что ряд крупных государственных активов ждет приватизация. Но конъюнктура была неудачная, приватизацию отложили.
Теперь конъюнктура стала еще хуже, но появился аргумент — денег в федеральном бюджете не хватает. Основной путь ликвидации бюджетного дефицита — это увеличение доходов, а доходы появляются в результате инвестиций.
Как ни странно, чтобы хорошо заработать, надо вложиться. Или не терять имеющихся доходов — повышать собираемость налогов. Создание единой системы сбора налогов, таможенных платежей и страховых взносов — хороший пример.
Множество предприятий помельче можно и нужно продавать и сейчас, есть огромное количество ФГУПов, которые в частных руках работали бы лучше, стали бы более гибкими. Правда, покупатели за ними в очередь не становятся. Но в любом случае нам нельзя повторять ошибок 1990 годов.